Pro memoria. Запись третья. Отец. Война.

Начало здесь и здесь.   «Расскажи о войне», - просила я папу. Пока была девчонкой, папина война походила больше на приключенческий фильм. То в яичницу, которую с трудом организовали офицеры, сели за стол, приготовились съесть, попадает осколок снаряда. И остались они голодные. Увлекательного, а тем более смешного, вроде бы мало. Но рассказ папы был очень смешной. Так и виделись мне опростоволосившиеся молодые офицеры: «Такой гарнир мы не заказывали!». Поспорил, что прокатится на таратайке по берегу, простреливаемому немцами, и сделал: «Молодой был. Дурак! Не боялся ничего. А вот когда контузило, голова сама стала крениться к земле: её поднимаешь, а она кренится». Позже, когда я, уже студенткой, приезжала на каникулы, рассказы постепенно становились другими. Тогда-то я услышала о штабелях трупов под деревней Лычково.

К старости уже не мог рассказывать. И фильмы о войне не мог смотреть. Папа обладал ясным представлением той границы, которая отделяла  "женское"  от "не женского». В его присутствии я никогда не надевала брюки: не из страха - из уважения. К моему приезду папа всегда покупал дамское вино  "Улыбку". То, что папа пережил на той войне, никак не могло быть отнесено к градации допустимо  "женского".  Думаю (а точнее догадываюсь), что мне, уже взрослой женщине, родившей сына,папа не рассказал всё, что знал о той войне. Но даже с неизбежными купюрами его рассказы прокатились по мне тяжёлыми гусеницами. Второй справа во втором ряду - мой отец, Попов Михаил Савельевич. 1943 год. Папе 25 лет. Из аудиозаписи воспоминаний моего отца, Попова Михаила Савельевича. 23 августа 1994 года. Папе 76 лет. ЗАПИСЬ. АРМИЯ. Ушёл я в армию в 38 году. На финскую не попал. Попал в полковую школу. В полковой школе в Харькове условия суровые были. Тимошенко тогда маршалом заступил. Сначала было так: 15 градусов мороза, мы уже не выходим на занятия на улицу, занимались в казарме. А потом, когда Тимошенко заступил, пусть и 20 градусов, и 30-ть – занятия на улице. И однажды даже забрали с собой плащ-палатки и вышли в лагерь зимний. Натянули палатки, где соломы нашли, где как, с собой одеяла. Холод. Мороз градусов до 20-ти. А мы в этой соломе ночевали. Так я говорил, что это вредительство. Зачем это нужно – мучить людей?

Окончил я полковую школу, присвоили мне звание – полкомвзвода тогда назывался (старший сержант),три треугольничка,и нас направили в Латвию. Когда прибыли в Латвию, меня сразу командиром взвода назначили. Есть город Двинск. Сначала жили в лагерях, на дачах. Лес хороший. В лесу жили, около озера. А там как раз переворот прошёл: Латвию, Литву присоединили к Советскому Союзу. Штабы остались в крепости Двинске, а нас перебросили в Литву. Есть город Кальвария, это километров в 12-ти от границы с Германией. В Литве попали на стройучасток: строительный двор был. Мы выпускали каркасы: глухая коробка размером с помещение для станкового пулемёта или орудия какого-нибудь вот этот каркас. Лес был не очень выдержанный, и часто меняли в столярном цехе руководителя. И взяли меня засунули туда. Там я работал начальником цеха. И выходила такая петрушка: если забрали каркасы на следующий день – всё нормально, а постояли каркасы день-два, усохлись – разница в сантиметрах, уже брак. Я мучился-мучился, говорю – я не старший командир, пойду старшиной. ЗАПИСЬ. ТРЕВОГА. Уже стало так тревожно, что переходили со стороны немцев группами вооружёнными. И уже пограничники были не в состоянии их сдерживать и вылавливать. И уже нас стали привлекать к этому. Мы тогда жили в крепости в Двинске . Народ в Латвии лучше к нам относился, чем в Литве. Литовцы были настроены враждебно. У нас было так: как только солдат отвернётся вечером, девушка заманит, уже канул, уже нет его, пропал с концами. Я, можно сказать, чудом остался жив. Немецкие самолёты так и вились в небе и их не трогали: был приказ. Сталин не верил, что такие нарушения идут. Верил, что немцы не пойдут: соглашение заключили. И офицерские семьи все на местах были, не разрешали отсылать их. А меня сняли с этого строительного двора: «Пойдёшь помощником к старшему лейтенанту: противотанковый ров будете строить». А противотанковый ров от границы 5 километров, то есть, на границе считай. В субботу под воскресенье мы со старшим лейтенантом трессировку делали, вешки ставили, как будет идти ров. Есть захотелось. Зашли мы во двор, попросили накормить, заплатили. Хозяин говорит: «Ну что, молоко, сметана, творог». Дал кое-что. Сидим, кушаем, а он говорит: «Зря вы поля портите. По полям же идёте, а напрасный труд, вы ничего не успеете: если завтра (он сказал так) немцы не вступят сюда, то на следующее воскресенье обязательно». А я уже смирился, мне нравилось работа -с людьми всё время. И вдруг присылают машину, меня забирают: там совсем завалили работу в этом цеху и меня забирают обратно туда. И увезли вечером. Сели мы ужинать в столовой. Остались одни со старшиной.  «Ну, что там, на границе слышно?» «Да так и так, говорят, что если не завтра, то в следующее воскресенье обязательно немцы вступят». «Да, сынок, (пожилой был уже мужчина), видно, так и будет». Я остался дежурным. Барак длинный, дощатый, нары в 2 яруса для ночного отдыха. А окопы для обороны мы уже подготовили: командование уже знало, что немцы будут. Значит, чтобы в случае боевой тревоги все заняли места для обороны.  

ЗАПИСЬ. ВОЙНА, НАЧАЛО.  

Грузин дневальный у меня Инсурадзе,как сейчас помню. И вот в 4 часа ночи слышу сквозь сон: грохот, гром, рвутся снаряды, бомбы. Инсурадзе трясёт меня за ноги: «Товарищ сержант, товарищ сержант (старшина? П.Л.), смотри, что делается!» Я схватился. Пламя, дым Я кричу:«Подъём!» А в каптёрках у нас боеприпасы. Я говорю: «Ломай!». Похватали ящики, побежали. И я вывел всю роту в пшеницу. Только расположил, самолётов, наверное,пятнадцать как залетели, как начали бомбить! Казарма загорелась и двор с лесом  в огне. Комроты бежит, комбат бежит: «В оборону!» Побежали в окопы, заняли. Я думаю: «Дурная курятина, надо выдвигаться». Говорю: «Мы не будем в окопах, ведь мы не замаскированы. Мы выдвинемся вперёд». И только выдвинулись, «он» начал поласкать по этим окопам сзади нас. Смотрим, с Кальварии бегут дети, женщины – жёны офицеров. Одна женщина бежит – на руках ребёнок и за ручку ребёнок, в одной рубашоночке: как в постели лежала, ребёнка схватила и бежит. Стоит у меня она перед глазами. (Молчит). Мы ей дали обмундирование. У нас было 3 роты в батальоне. В каждой роте по одному кадровому взводу, те, кто, как мы, служили кадровою  службу, а остальные были приписники, взяты с запаса, пожилые люди… У них ни одной винтовки не было, все без оружия! Просто на строительство взяли. Но вы ж поймите, что это на границе! А им ничего не дали!  Их командир роты построил и направил прям на (неразб.)…, своим ходом. А тут прибежали, говорят: «Надо помочь пехоте, попала в окружение». Мы пошли туда помогать. Навстречу подполковник бежит, командир батальона с ним, горстка людей. «Уже, - говорит,- всё кончено. Давайте занимать здесь оборону ». У меня 42 человека было во взводе.  Было шесть автоматов Калашникова и два пулемёта ручных было и один станковый. Так что мы крепко вооружены были. И вот немцы когда подошли .. Мы шесть атак отбили. Потом слышим, танки! Наблюдатель сообщает: «Танки слева идут». А у нас ни артиллерии, ничего нет. Командир батальона: «По машинам!» Машины были, стояли в лесу. И вот мы сели на машины. Последняя машина задержалась, садились люди, человек 40,может быть, туда впихнулось. Как дал, дым только видим и всё.  Все погибли там. В Каунас мы зашли, уже был разбомблённый. Банк разбомбили и машина, наверно была с деньгами: деньги валялись пачками…. В Двинск пришёл я с людьми,там наш штаб дивизии там стоял. Начальник инженерной службы меня сразу и направил на минирование  берегов Двины. Я пошёл…, длинный-длинные поля построил, целую ночь работали мы. У нас три подводы было с минами, и протипехотные и противотанковые. Стало сереть уже, развидняться, мы двинулись в крепость. И смотрю, что-то… на той стороне (Двины.- П.Л.).   Вроде немцы… Присмотрелся: немцы умываются! Туалет наводят! Захожу в крепость – крепость пустая, уже все уехали. Хотел людей выводить через город, с окон, чердаков как начали палить по нас. Еле уцелели мы. Назад в крепость, а потом через дачи и вкруговую вышел на дорогу, выбрался за город. И тут как встретили его.. Народу положили! Уже он Двинск занял. Атаку одну отбили, а потом тихо стало, ничего не слышно… И вдруг..Я посылаю командира роты.. А тот пошёл,   на поляну вышел, а там немцы жрут сидят,  танки стоят. Ну что, мы хода-хода.. Наткнулся на группу людей: человек сто с лишним. Кучкуются: «Будем партизанить. Уже дальше отходить нет сил». И лётчики, и артиллеристы и разных войск. Я говорю: «Нет, я буду выходить со своими людьми». Пошёл я и как раз наткнулся на дорогу, перед рассветом уже наткнулся (на наших. П.Л.).  Нас задержали там немного, а потом… и мы попали уже в часть. И с боями мы отходили до самой деревни Крутики. (ПРОДОЛЖЕНИЕ в следующих постах.)